Марсианские шахматы - Страница 19

Заключенная в крепости, лишенная движений, девушка не делалась такой, какой ее хотели видеть. Чек спросил, почему она не полнеет: ведь сейчас она выглядит хуже, чем в тот момент, когда ее захватили. Эти вопросы были повторением вопросов Лууда, и это позволило Таре выработать новый план спасения.

– Я привыкла гулять на свежем воздухе при свете солнца, – сказала она Чеку. – Я не могу быть такой, как прежде, так как заперта в этой комнате, дышу затхлым воздухом и не двигаюсь. Разреши мне выходить ежедневно на поля и гулять там на солнце. Тогда, я уверена, что я вскоре буду толстой и красивой.

– Ты попытаешься убежать, – сказал он.

– Но как я могу это сделать, если ты всегда со мной? – спросила она. – И даже если я попробую бежать, куда я пойду? Я даже не знаю, в каком направлении Гелиум. Наверное, очень далеко. В первую же ночь меня растерзают бенсы, разве не так?

– Ты права, – сказал Чек. – Я спрошу об этом Лууда.

На следующий день он сказал, что Лууд разрешил ей выйти на поля. Он подождет еще несколько дней и проследит за ее успехами.

– Если ты не станешь толще, он использует тебя для других целей, – сказал Чек, – не как пищу.

Тара содрогнулась.

В этот день и во все последующие она выходила из крепости и через ворота проходила на поля. Она постоянно искала возможности для спасения, но Чек неотлучно находился рядом с ней.

Но не столько его присутствие удерживало ее от бегства, сколько многочисленные работники, всегда находившиеся между нею и холмами, где стоял аэроплан. Она легко избавилась бы от Чека, но было слишком много других. Наконец однажды, выходя на поля, Чек сказал ей, что это в последний раз.

– Вечером ты пойдешь к Лууду, – сказал он. – Мне очень жаль, что я больше не услышу твоего пения.

– Вечером! – Она с трудом перевела дыхание, голос ее дрожал от ужаса.

Она быстро взглянула на холмы. Они были так близко! Однако между нею и ими были работники – не менее двух десятков – от которых никак не избавиться.

– Пойдем туда, – сказала она, указывая в их сторону. – Я хочу посмотреть, что они делают.

– Слишком далеко, – ответил Чек. – Я ненавижу солнце. Здесь, под тенью дерева, гораздо приятней.

– Хорошо, – согласилась она, – оставайся здесь, а я пойду туда. Это займет не более минуты.

– Нет, – ответил он. – Я пойду с тобой. Ты хочешь убежать, но тебе это не удастся.

– Я не могу убежать.

– Я знаю, – согласился он, – но ты можешь попытаться. Я не советую тебе делать этого. Может, лучше вернуться в крепость? Если ты убежишь, мне придется туго.

Тара видела, что теряет последний шанс. Других больше не будет. Она искала хоть какой-нибудь предлог, чтобы оказаться поближе к холмам.

– Я прошу немного, – сказала она. – Вечером ты попросишь, чтобы я спела. Это будет в последний раз. Если ты не позволишь мне подойти и посмотреть, что делают эти калданы, никогда не буду петь для тебя.

Чек колебался.

– Я буду все время держать тебя за руку, – сказал он.

– Пожалуйста, если хочешь, – согласилась она. – Пойдем.

Они двинулись к рабочим и – к холмам. Небольшой отряд калданов выкапывал клубни из земли.

Она заметила, что все они заняты своей работой, их отвратительные глазки были устремлены вниз. Она подвела Чека совсем близко к ним, говоря, что хочет внимательнее рассмотреть их работу. Все это время он цепко держал ее за руку.

– Очень интересно, – сказала она со вздохом. Затем вдруг. – Смотри, Чек! – И быстро указала назад, на крепость.

Калдан, державший ее, отвернулся и посмотрел в том направлении; в тот же момент с ловкостью бенса она ударила его кулаком, вложив в него всю свою силу – ударила прямо в затылок его мягкой головы, как раз над воротником. Удар оказался удачным. Он выбросил калдана из гнезда на плечах рикора и отбросил на землю. Тут же рука, сжимавшая ее запястье, разжалась, не контролируемая больше мозгом Чека. Рикор неуверенно отошел на несколько шагов, опустился на колени и лег затем навзничь. Но Тара не дожидалась этого. Как только пальцы разжались на ее руке, она бросилась бежать к холмам. Одновременно с губ Чека сорвался предупреждающий свист: потревоженные рабочие распрямились, один из них оказался как раз на пути Тары. Она удачно увернулась от его распростертых рук и вновь побежала к холмам, к свободе. Вдруг она споткнулась об инструмент, вроде мотыги, который лежал, наполовину присыпанный землей. Спотыкаясь, она побежала дальше, пытаясь восстановить равновесие, но ее нога все время попадала в борозды, она вновь спотыкалась и бежала дальше. Споткнувшись в очередной раз и упав, она почувствовала на себе чье-то тяжелое тело, еще мгновение – и она окружена… Ее поставили на ноги; взглянув по сторонам, она увидела, как Чек пробирается к своему безвольному рикору. Чуть позже он подошел к ней.

Отвратительное лицо, не способное выражать чувства, никак не проявляло того, что происходило у него в мозгу. Был ли это гнев или ненависть? Или жажда мести? Тара не знала, да ее это и не интересовало. Случилось самое худшее. Она попыталась освободиться и потерпела неудачу. И другой возможности не будет.

– Идем! – сказал Чек. – Мы возвращаемся в крепость.

Абсолютная монотонность его голоса не нарушилась. Это было хуже, чем гнев, ибо полностью скрывало его намерения. Ее ужас перед этим гигантским мозгом, совершенно лишенным человеческих чувств, усилился.

Ее вновь отвели в комнату в крепости, и Чек вновь заступил на дежурство, сидя на корточках у входа, но теперь он держал в руке обнаженный меч и никогда не оставлял рикора. Лишь иногда его сменял другой калдан, когда Чек чувствовал усталость и голод. Девушка сидела и следила за ним. Он не был грубым с ней, но она не испытывала благодарности, хотя, с другой стороны, у нее не было к нему ненависти. Лишь чувство ужаса жило в ней. Она как-то слышала, как ученые обсуждали, что со временем мозг, рассудок будет занимать все большее место. Не останется инстинктивных действий или чувств, ничего не будет делаться без обдумывания. Разум будет руководить каждым поступком. Сторонники этой теории утверждали, что в этом – счастье человечества. Тара из Гелиума от всей души желала, чтобы эти ученые, подобно ей, на себе испытали практические следствия своей теории.